А вот направление, данное Синицкой… эта — все же скорее именно попутчица — была и ростом, и комплекцией даже мельче той девочки, которой Вера Андреевна «чувствовала себя» во сне, так что открывались очень интересные варианты — но пока было все вообще совершенно непонятным, да и нога болела все сильнее. А доктор все не приходил — и пока Вера Андреевна его ждала, до нее дошла очень интересная мысль: ведь если она — это не она в юности, то ведь она теперешняя может даже встретиться с собой же «настоящей» — и что из этого может получиться… Однако додумать эту мысль она не успела: доктор пришел.
Доктор оказался небольшим мужчиной с седоватой бородкой «под Ленина» — как подумала Вера Андреевна при взгляде на это «мужское украшение», и был он явно не в настроении. Проще говоря, очень злым — просто потому, что ему пришлось сегодня заниматься исключительно неприятным делом. Но ногу он посмотрел и сообщил:
— Девушка, у вас, скорее всего, перелом пальца — это довольно неприятно, но, по счастью, совершенно не смертельно. Мне сказали, что вас из первого вагона вытащили, так?
— Да…
— Должен сказать, что вам просто невероятно повезло. Во всем вагоне живыми только трое, если вас считать, и осталось, а уж настолько целыми… а вы, я вижу, девушка городская.
— С чего вы это взяли? Я не спорю, мне просто интересно.
— А деревенские панталон-то не носят. Но я к чему спросил: а вас литер до какого числа?
— Я… я не знаю. — На самом деле Вера Андреевна даже не знала, о каком таком литере доктор спрашивает.
— Да уж, и найти его в вагоне уж точно не получится. Но я об чем: с начальником станции разговор был — ну, того краскома, который жив остался — так тот литер-то выпишет, но только сроком на день если иной не найдется. А стрелку менять будут дня два… то есть приказ был нынче же к вечеру заменить, но где ж ее взять-то? Пока привезут, пока паровоз поднимут, пока то-сё… В общем, я бы предложил… то есть у вас деньги-то есть?
— Ну есть… немного.
— У вас с таким переломом, даже с возможным все-таки переломом нога, конечно, еще несколько дней болеть сильно будет, и ступать на нее было бы крайне нежелательно. Но я вам перевязку сделал, костыль… а, подберу костыль. Так вот, с новым литером вам бы до следующей станции доехать, а там до Москвы только ночь ехать будет, а поездов, причем пустых, погонят немало: сюда-то их точно не направить, а на станции их держать, так места нет. Только вот уборочная в разгаре, мужики за то, чтобы на телеге вас довезти, никак не меньше копеек сорока запросят, а то и полтину.
— Ну, я и рубль найду. И даже трояк у меня есть…
— За рубль не повезут: мужики, народ дикий. А серебро есть?
— Нет.
— Так, давайте рубль… сейчас разменяем. Дуся! — доктор вышел их палаты и в коридоре громко позвал, очевидно, сидящую у дверей бабульку, — сбегай в кооперацию, разменяй рубль на гривенники и двугривенные, скажи, что доктору срочно нужно! — а затем, повернувшись в двери к девочке, несколько виновато сообщил:
— У мужиков только серебру доверие пока, и в кооперации им, даже если есть деньги в кассе, не меняют. На сдачу, конечно, выдают, а вот чтобы разменять — но мне все же никогда не отказывают. И да, пока Дуся бегает, вы мне адресочек свой скажите: вагон разбирать уже завтра будут, если вещи какие найдут, то мы вам их вышлем: по новому положению при аварии доставка багажа за счет дороги идет.
— А нет у меня пока никакого адреса, я… я в университет учиться еду. У меня направление от губкома.
— Тогда… вот как поступим, я вам сейчас свой адрес напишу, а вы, как определитесь с жильем, мне письмишко-то и черканете. Вот, держите, только не потеряйте…
Вообще-то добрый доктор так поступил не потому, что его хоть как-то волновало «утраченное имущество» этой чудом выжившей девочки. Он немного слукавил, говоря, что доставка будет осуществлена «за счет железной дороги»: краем уха он слышал, что приехавшие с узловой станции чекисты уже решили, что в аварии виноват начальник этого полустанка, а этого начальника он ненавидел до глубины души. Ну а в положении по ответственности за аварии все подобные расходы возлагались как раз на «виноватого» — и обездолить этого начальника, в железнодорожном деле вообще не разбирающегося, он считал делом справедливым. Этот, назначенный, как он сам говорил, «лично товарищем Дзержинским», болван похоже вообще ни в чем не разбирался. Вон, приказал вокзал к Первомаю выкрасить густотертой краской — а то, что краска эта зимой вся просто осыплется, любой мужик знал. А уж любой, даже самый бестолковый железнодорожник был в курсе, что строить что-то обитаемое из пропитанных креозотом шпал нельзя — а этот мерзавец присланные как раз для ремонта стрелок удлиненные шпалы и спер для постройки себе бани, приказав на стрелку шпалы класть обычные — вот стрелка-то и разошлась, погубив много людей. Так что наказать подобную мразь доктор считал своим долгом.
То есть самого-то его «обездолить» уже не получится, его чекисты арестовали и, скорее всего, в ближайшие дни просто расстреляют — но и оставлять семье практически уже покойника наворованное ранее было бы, с точки зрения доктора, несправедливо. И когда он усадил девочку на телегу, он еще подумал, что нужно будет побольше «имущества», причем самого тяжелого, отписать этой девице: погибшим оно уж всяко не потребуется. А помочь этой девочке… Ее словам про университет он не поверил абсолютно: ей от силы-то лет тринадцать, а, скорее и меньше — но такую отговорку могла придумать лишь девочка из семьи образованной. Каковых нынешние власти всячески старались притеснить из-за «происхождения»: доктор это и на себе очень даже успел прочувствовать. И она наверняка просто бежит от подобного притеснения, причем одна бежит. А если напишет, то значит ей точно совсем уж невмоготу стало — и вот тогда небольшая помощь от провинциального врача ей может и жизнь спасет…
Насчет поездки на соседнюю станцию доктор договорился с какой-то селянкой, и телегой управляла совсем молодая крестьянка. По мнению Веры Андреевны, вряд ли старше пятнадцати — но управляла лошадью она профессионально, причем даже невзирая на лежащую на ее коленях винтовку. По поводу винтовки девица пояснила сразу, как только увидела брошенный на нее взгляд Веры Андреевны:
— Тут, бывает, парни мелкие балуют, но на ружье они не полезут, испужаются.
— А не мелкие не балуют?
— Сейчас нет, уборка в разгаре, все в полях. Да от больших-то винтовка всяко не поможет…
— А ты чего не в поле? Я имею в виду с лошадью?
— А мы уже все убрали и в амбар свезли, — ответила та с какой-то грустью. в голосе, а спустя некоторое время пояснила:
— Невелик у нас надел, в семье-то мужика нет, только мать и пятеро сестер. Вот земельку-то и не выделили…
До «соседней» — то есть узловой — станции было чуть больше десяти верст, хотя и по довольно приличной дороге, так что времени посмотреть на сельские пейзажи и подумать о случившемся у Веры Андреевны было достаточно. То есть сам факт случившегося ее вообще никоим образом не впечатлил: наука ведь такое уже как-то объяснила, так что волноваться нужно только о собственной жизни в столь резко изменившихся условиях. Но так как «окружающая среда» Вере Андреевне была в целом известна и понятна, а накопленные за «предыдущую жизнь» — именно так она решила называть период до этого внезапного события — знания давали ей существенную фору, то думать нужно было лишь о том, как этой форой воспользоваться без ущерба для себя. И, возможно, с пользой для страны. На пользу России под властью большевиков.
К большевикам Вера Андреевна относилась несколько специфически, благо жизненный опыт ей показал, чего они стоят. К большевикам послереволюционного периода она относилась… лучше всего это было бы охарактеризовать словом «брезгливость». А вот к тем, кто возглавлял страну в следующие за нынешней датой пятнадцать лет — с уважением. Большевиков военного периода в большинстве своем Вера Андреевна почитала наравне со святыми (не всех, конечно, некоторые напротив вызывали у нее чувство ненависти). А вот к тем, кто принялся «руководить» после смерти Сталина, она испытывала чувства отнюдь не нежные. Причем это касалось и людей, руководившими государством, и мелкими начальниками в забытых богом и людьми поселениях…